Он смотрел в окно — людей стало меньше, но в ста метрах от его машины горел дом. Кажется, это был вокзал, на который обычно приезжал Ваня. Его люди пропали. Может быть, они бросили меня? — думал Лев Семёнович. Но нет, он сердито отогнал эту дурацкую мысль. Его люди никогда бы его не бросили. Значит, с ними что-то случилось? Он заплакал.
Кондиционер фыркнул в последний раз и замолчал. Замолчал и мотор. Лёва сидел, скулил и думал про свой дом и свой диван.
Он был заперт в машине уже почти три дня. Его пушистая белая шерсть свалялась комками от невыносимой жары. Он отощал, от него ужасно пахло мочой и какашками. Он поймал своё отражение в зеркале заднего вида и зарычал на страшную неухоженную и незнакомую ему собаку, которая там отразилась. Он не знал, что ему делать дальше. Лев Семёнович забрался на водительское сиденье, положил передние лапы на торпеду, оперся грудью о клаксон и приготовился умирать.
***
Папа очень любил гулять. Или просто ходить по городу без особой цели, или, наоборот, нарочно идти в какой-нибудь далёкий магазин, чтобы набрать «побольше шагов». Костя любил гулять с ним, а папа радовался каждый раз, когда сын просыпался в субботу пораньше и предлагал к его прогулке присоединиться. Это именно папа объяснил Косте, что в совместных прогулках очень важно почувствовать ритм. Не просто идти рядом с человеком с одной скоростью, но и понять, когда молчать, когда говорить, а когда просто вместе смотреть куда-то вдаль.
По дороге к вокзалу Сева с Костей поймали свой ритм. Сначала они немного помолчали, потом — когда они прошли поворот в Орликов переулок — коротко обсудили толпу заражённых, которые бродили у подножия высотки, а потом снова замолчали.
Костя шёл и думал: «а что сказала бы мама, если бы узнала, что её Костя убил человека?» Ужасная мысль. Мама бы страшно расстроилась. Костя подумал эту мысль дальше: а если бы мама знала, что Костя спас брата от страшной смерти? Что этот ужасный поступок был нужен? Мама бы поняла, он был в этом уверен. И папа бы понял.
Костя понимал, что мама и папа об их приключениях никогда не узнают. Что бы ни думал Сева, но Костя на самом деле не верил в то, что родители сейчас глядят на них через дырочку в небе или даже что они рядом по-настоящему. Ну хотя бы как в «Гарри Поттере». Это, правда, не мешало Косте чувствовать маму с папой в своём сердце, и ему очень хотелось, чтобы они знали — он поступил правильно.
Сева шёл на шаг впереди него. Точнее не совсем шёл — он был уже на следующей машине, ведь они снова пробирались по застрявшим машинам с крыши на крышу. Старший брат оглянулся на Костю и остановился, подождал, пока тот переберётся на его крышу.
— Кость, ты мне жизнь спас. Ты всё правильно сделал, не волнуйся.
Наверное, когда ты долго чей-то брат, ты немножко научаешься читать мысли, подумал Костя.
— Я знаю, но всё равно волнуюсь. Что бы мама или папа сказали? А что мы бабушке с дедушкой скажем? — Он сделал паузу и продолжил почти шёпотом: — Если доберёмся до них….
— Помнишь, мама с папой нам говорили: вы вдвоём против всего мира. Ну вот. Мы вдвоём, потому ты меня и защитил.
— И потому, что ты меня до этого защитил…
— Ну да, так, вместе, и работает.
Они двинулись дальше. Костя хорошо помнил тот разговор, о котором вспомнил Сева. Это было давно, он ещё не ходил в школу и даже не помнил, как именно папа завёл разговор о смерти и почему. Кажется, то ли у кого-то из их друзей случилось горе и кто-то умер, или, может, мама что-то в новостях увидела? Тогда папа с мамой за ужином сказали, что хотят обсудить с ними смерть.
Может так случиться, что они с Севой останутся одни. Костя заплакал — ему не хотелось об этом думать, он не хотел верить, что это возможно. Точнее, он понимал, что, бывает, дети остаются одни, и тогда их отправляют в специальные «Учреждения для бедняжек, которые, к сожалению, остались без родителей» — так говорил Мистер Браун в фильме про медвежонка Паддингтона. Но это же другие дети, это не могут быть они с Севой! Мама обняла его и тихо объяснила, что, конечно, они с папой будут всегда очень осторожны, и шансы их внезапной одновременной смерти невелики, но всё-таки им с папой будет спокойнее, если они будут знать — их зайцы готовы ко всему. Они должны быть всегда вместе, всегда рядом друг для друга, вдвоём против всего мира. Дома это тоже работало — если папа с мамой сердились на Севу, Костя был всегда на его стороне. Если же мама ругалась на Костю, он был уверен — брат защитит его, обнимет, утешит.
«Вместе против всего мира».
Площадь трёх вокзалов выглядела, как поле битвы. Но так же выглядели и другие улицы и площади, которые они уже прошли. На железнодорожном мосту над въездом на площадь столкнулись два состава. В этот раз один не вытолкнул другой, просто от силы удара несколько вагонов изогнулись и повисли причудливой буквой «Л» над землей. Вокзал, стоявший рядом с их — Ярославским — сгорел, остались лишь каменные стены. В центре площади лежал сошедший с рельс трамвай, чуть поодаль другой трамвай врезался в толпу заражённых, и мальчишкам была видна лишь его часть — другую скрывала груда тел.
Сева стоял как вкопанный и, кажется, к чему-то прислушивался. Костя остановился и тоже услышал — над пустой площадью разносился звук автомобильного клаксона.
— Сейчас сюда все заражённые сбегутся! Надо его скорее выключить!
Они начали лихорадочно карабкаться в сторону источника звука. Костя нашёл его первым:
— Сева, Сева, тут собака!
Он стоял на крыше машины и показывал пальцем на лобовое стекло потрёпанной серой Kia Sportage. Собака — это был белый самоед — лежала прямо на руле, всем весом нажимая на клаксон.
— Умерла, кажется.
Сева говорил с жалостью. В их семье самоед был второй самой любимой на свете породой после корги. Мама называла таких собак «облачка» — ей не нравилось противное слово самоед, пока Костя случайно не узнал из тик-тока о том, как название это появилось. Самоедами их назвали не потому, что они себя сами едят. Просто на Крайнем Севере их запрягали в санки. Белые собаки были на фоне белого снега не видны, и казалось, что санки «сами едут».
Сева посмотрел на брата — Костя целился в заднее пассажирское стекло Sportage из пистолета.
— Нет, нет, дурень! Не стреляй! Если он жив, он оглохнуть может!
— Ну а как? Даже если он умер, нам надо скорее звук этот убрать.
Клаксон, действительно, ужасно действовал на нервы. К и без того непростой ситуации он добавлял ощущение какого-то надвигающегося липкого ужаса. Сева подумал, потом взял Костин пистолет, поставил его на предохранитель, схватил за ствол и с силой ударил рукояткой по лобовому стеклу. Собака перепугалась и кубарем перекатилась на заднее сиденье, откуда уставилась на ребят.
— Живой! Давай ещё!
Сева стукнул ещё раз, и ещё, и ещё — пока стекло не развалилось на мелкие кусочки и не осыпалось в салон. Секунду пёс просто смотрел на ребят, а потом пулей вылетел из машины, пробежал по крышам пару метров, сел, повернулся к ним и тихонько заскулил.
Лев Семёнович тяжело дышал, и мысли путались в его голове. Кто эти люди? Зачем они сломали его машину? Они спасли Льва! Может быть, они друзья?
Каждый инстинкт, однако, сейчас говорил ему бежать. Каждая клеточка его тела подсказывала, что вокруг смерть, и сейчас нельзя останавливаться и надо бежать и бежать… Но сил не было. Льву очень хотелось есть. И пить. Может, это хорошие люди? Может быть, они покормят его?
Очень медленно, аккуратно переступая лапами по нагретому металлу, он пошёл обратно туда, где замерли в нерешительности два небольших человека. Кажется, они были ещё щенками.
Пока собака шла к ним, Сева отдал Косте пистолет, и тот убрал его в карман рюкзака — он специально оставлял его теперь незастёгнутым, чтобы в случае опасности быстро достать оружие. Пёс неуверенными шагами подошёл к Севе и то ли лёг, то ли упал прямо у его ног.
— Так он на коврик похож. Ему, наверное, есть хочется?
